Интервью

КЕ (Ксения Ермишина) Вы хорошо знаете Афон. Каков там монастырский устав? Отличается ли он от уставов русских монастырей?

ПР (Павле Рак) В Русской церкви утвердился обычай соединять вечернюю и утреню в так называемом всенощном бдении. Сегодня на Афоне действует общий устав о храмовом богослужении, который сложился уже с давних времен. Особенность устава в том, что основная служба от полунощницы до литургии идет непрестанно, единым потоком и проходит ночью. Вечером служат девятый час, вечернюю и повечерие, а все остальное – ночью.

КЕ: Но так служат не каждую ночь?

ПР: Нет, устав такой, что служат каждую ночь.

КЕ: А когда монахи спят?

ПР: Сейчас поясню. В этом отношении разница между монастырями небольшая, но она есть. Разница заключается в уставе келейной молитвы. Я жил в монастыре Каркал, у них устав и монахи происходят из маленького братства старца Иосифа Пещерника. Основной упор у них на келейную Иисусову молитву. Зимой они встают через 4 часа после захода солнца и начинают келейное правило – Иисусову молитву. Каждый в своей келии молится 4 часа. Потом начинается полунощница и все остальное в храме. То есть, если они встали в 10 вечера, то полунощница начинается в 2 час ночи. Они ложатся спать после захода солнца, то есть в разное время года в разное время.

КЕ: То есть, как только солнце зашло, монахи ложатся спать, поспали 4 часа, и дальше 4 часа нужно молиться в келии. Получается, что день разбит на четырехчасовые циклы? А когда и сколько монахи работают?

ПР: Когда они работают, то по времени это немного больше, чем четыре часа, может быть часов пять, но не больше. Когда литургия заканчивается, зимой еще может быть темно, они снова ложатся спать примерно часа на три. Потом снова начинается работа.

КЕ: Получается, что можно спать и до 7 часов в сутки, хотя сон разбит на две части: 4 часа и потом еще 3 часа сна.

ПР: Да, кроме того говорят, что когда спишь по два раза в сутки, то сон получается эффективнее, тело лучше отдыхает. Но опять-таки, не все сразу ложатся спать, кто-то может заняться своими делами. Получается, что спят они 6,5-7 часов – это максимум. Потом идет работа и с наступлением девятого часа начинается молитва, это приблизительно за три часа до захода солнца.

КЕ: Это около 6 часов вечера?

ПР: Зимой 3 часа до захода солнца наступает гораздо раньше.

КЕ: Получается, что весь ритм жизни привязан к солнцу, а не механическим часам? Так ведь было и в древности, и во времена Христа…

ПР: Да. Поэтому Иисусова молитва входит в келейное ночное правило. Летом этого правила получается меньше, потому что ночь короче. В Петербурге, например, ночью летом и вовсе бы не получилось соблюсти это правило, потому что там белые ночи. Ночи, по сути и нет. Главные на Афоне – это зимние месяцы, когда совершается больше всего Иисусовой молитвы. Этот устав дал старец Иосиф Пещерник. А другие монастыри делают упор на какие-то другие моменты. В храме у всех более-менее одно и тоже, хотя и там есть оттенки. Например, в Лавре св. Афанасия службы длиннее, потому что все тексты пропеваются. А в остальных монастырях много читают, например, канон, который в Лавре поется полностью. Получается, что в Лавре меньше ночной келейной Иисусовой молитвы, они больше молятся в храме. Где-то работают больше днем. Если монастырь хочет быть более независимым в материальном отношении, то там больше работают.

Но по опыту каракальских монахов видно, что эти 4 часа ночной молитвы много дают в духовном отношении. Однажды мне даже старец Паисий Святогорец это подтвердил. Была такая история. Мы договорились с моим духовником из Хиландарского монастыря, что вместе пойдем жить в келию (келия – это маленький монастырь на Афоне, обычно для двух-трех монахов). В это время он исполнял обязанности протоса на Афоне и попросил его подождать, пока он не закончит свое послушание. Чтобы не терять времени, он посоветовал мне временно пожить и поучиться чему-то у греческих монахов. Когда я был в Хиландаре, он уже заканчивал свою протоипостасию, должность протоса, и Хиландар перешел на общежительный устав, и он был выбран первым игуменом (Общежительный – классический монастырский устав, когда вся собственность общая, и все подчинены единым правилам). До этого 350 лет монастырь был идиоритмический (в таком монастыре монахи могут иметь некоторую собственность, жить по своему усмотрению, общее только жилье и богослужение. Управляет монастырем временном выбранный «проигумен»). Когда это случилось, духовник сказал мне: «то, о чем мы с тобой договорились, забудь. Приходи ко мне в Хиландар, мы будем вместе восстанавливать общежительный устав». Это не очень получилось. Тогда этим летом я был у старца Паисия и сказал: «чувствую, что то, что я приобрел у каракальцев, стал терять». Он ответил: «да сейчас же лето. Сейчас никто ничего приобрести не может. Мы, монахи, приобретаем все в зимнее время, когда ночь длинная. А летом мы просто стараемся не очень много потерять».

КЕ: Такое ощущение, что если человек каждый день будет по 4 часа молиться ночью, то быстро станет святым.

ПР: Не знаю. Но я видел, что у тех, кто молится ночью, более любовное отношение к собратьям. Не все соблюдали это правило о ночной молитве в келии, потому что было сказано: кто может, тот пусть выполняет, а кто не может, тот пусть спит. Но тот, кто не мог молиться все 4 часа, тот вставал за час или за полтора до начала службы в храме, как и во многих других монастырях, где примерно 1.5 часа составляет келейное правило. Потом, наблюдая за монахами, с которыми я вместе работал днем, я уже мысленно разделил людей на тех, кто полностью соблюдает молитвенное правило по 4 часа в келии, и кто нет. Потому что у первых было более теплое, внимательное и любовное отношение к ближним.

КЕ: То есть было видно, молится человек ночью, или не молится.

ПР: Это было видно. Значит, ночная молитва имеет большую силу. Но только тогда, когда человек молится, очень хорошо понимая, что это значит. Один монах мне сказал, как молиться: «самое главное, чтобы было искренне, чтобы ты полностью осознавал произносимые слова». И он про себя сказал: «Иногда я молюсь, но чувствую, что моя молитва начинает идти механически. Тогда я говорю: “Боже, Ты видишь, какой я никчемный. Давай, помогай, чтобы я освободился от этого”. И дальше молюсь опять». И такой мыслью он дает направление в своей молитве. А если такого настроя нет, то молитва может идти по привычке.

КЕ: Как будто ты печатаешь на печатной машинке?

ПР: Возможно… Я видел что каракальцы, молящиеся ночью, в человеческом отношении иные, даже в своих бытовых контактах, в течение дня. Они стараются во всем помочь, тут же, реакция на простую человеческую ситуацию у них быстрее.

КЕ: получается, что от молитвы ум становится более легким?

ПР: Да, более легким и подвижным. Ум настраивается так, что думает уже как сделать, чтобы собрату было лучше.

КЕ: Наверное, у нас в России невозможно ввести такой устав. У нас служат литургию с утра, только на Афонском подворье в Москве бывает ночная служба по воскресениям и праздникам.

ПР: Это так, наверное, потому что в России монастырь в советские времена был общим приходом, был заточен под нужды мирян в первую очередь. Но у некоторых, как у о. Серафима (Бараделя), получилось изменить ситуацию.

КЕ: То есть это возможно, но нужна сильная воля, чтобы изменить устав? Наверное, если по-настоящему заниматься монашеством, только афонский устав даст духовное преуспеяние и сделает из простого человека монаха?

ПР: Наверное, бывают разные ситуации, но есть вещи, которые я не понимаю, например, отпуска у монахов. Как? Зачем?

КЕ: Наверное это потому, что в России у монахов много физической работы, и если ее не прервать, то монахи просто умрут или заболеют. И климат очень суровый. Наверное, на Афоне нет так много работы?

ПР: Если мы там с 7 до 10 утра спали, то работали 4,5, максимум 5 часов.

КЕ: Получается примерно до 3-х часов дня.

ПР: Да, а дальше идешь в келью успокоиться и приготовиться к вечерней службы, которая начиналась около 4 дня. Но, как я уже упомянул, это зависит от солнца, когда начиналась служба раньше, когда позже.

КЕ: Расскажите про устав относительно пищи. Я думаю, едят 2 раза в день, утром и вечером?

ПР: Да, первый раз едят утром, сразу после литургии. Это называется обед. Подают вино. Чаще всего после литургии еще не рассветает, так что сразу после обеда монахи расходились спать.

КЕ: А чем обычно кормят в монастырях?

ПР: На Афоне хорошая земля, гора высокая, сверху текут ручьи и растут хорошие растения, так что летом кормят собственные огороды, всего много. А зимой идет по очереди чечевица, фасоль, нут, из которого готовят на Востоке хумус. Это почти через день. Иногда что-то делают с рисом, рыбу едят, но она считается праздничным блюдом. Помню, что когда мы работали, то мог подойти к нам настоятель, а в карманах у него фрукты и сухофрукты. Настоятель угощает ими и хвалит: «молодцы, хорошо работаете!». В постные дни (3 дня в неделю) трапеза была только вечером, а днем можно зайти и выпить чаю с сухарями, сухофруктами. Это вне устава, но позволялось тем, кто захотел или ослаб.

КЕ: Получается, что сухофрукты всем доступны?

ПР: Да, и собственные фрукты, и сухофрукты. Инжир, орехи и, конечно, маслины – этого всегда много.

КЕ: В России маслины, фрукты и орехи считаются дорогой едой. Но именно она полезная, вкусная и питательная.

ПР: В некоторых монастырях еду не кладут индивидуально в тарелку, но каждый берет сколько хочет из общей посуды. В Каракале есть обычай, что если что-то остается, то они собирали в общую посуду и могли еще раз это получить на обед. Гости получали всегда свежую еду, а монахи могли получить то, что осталось с прошлого обеда. Мы любим другу друга и не будем гнушаться.

КЕ: Живя в миру, ты крутишься, живешь рассеянно, но получается, что личность быстрее самоопределяется: ты или идешь в сторону любви, либо замыкаешься, высыхаешь как сухарь, становишься злой. Это разделение происходит быстро. А в монастыре может быть некоторая смесь того и другого, так что будет непонятно: то ли ты идешь в любовь, то ли в сухость, в окамененное нечувствие. В миру это больше заметно, потому что постоянно пересекаешься с людьми, и тебе надо на людей реагировать. Лично для меня самое большое испытание в монастыре – ограниченность пространства.

ПР: Пространство – это вопрос важный, но второй важнейший вопрос – это время или качество времени. Вот для меня важно, чтобы оно было мое, я бы им распоряжался, но, с другой стороны, важно чувствовать, что день не прошел зря. Внешняя жизнь настолько поглощает время, что может не остаться времени на самое главное.

КЕ: В русских монастырях личное время очень жестко расписано. Паломники много работают, приезжая в монастырь. Это даже считается привилегией.

ПР: Здесь большое отличие от греческого, афонского устава. Недавно я ездил паломником в Каракал. Меня и еще двух моих товарищей попросили днем помочь монахам в работе. Мы помогли. Один из паломников, с которыми я приехал в монастырь, был близким другом каракальского монаха, ночью он пошел снова ему помочь. И вот, в какой-то момент, этот монах пришел в храм и начал искать остальных двух паломников, меня в том числе, чтобы снова попросить нас ему помочь. Мы пошли, конечно. В храме читали канон, шла утреня. А повар на кухне и говорит этому монаху: «Ты что! Да меня настоятель в эту печку загонит, когда узнает, что я позвал паломников. Как ты можешь себе представить, чтобы я вызвал паломников из церкви! Нет, этому не бывать». И нас отправили в храм обратно.

КЕ: Молитве дается первое значение, а труд – на втором месте?

ПР: Да, как для монахов, так и для паломников. Там немыслимо, чтобы паломника, если он сам не проявил такое желание, позвали на работу. Просто так паломника на работу не зовут.

КЕ: Паломник приезжает только молиться, устраивать свои духовные дела?

ПР: Да. Зато он там не может долго оставаться. Только в течение 24 часов паломник может быть в том или ином монастыре. Но если он уже свой человек, то тогда, конечно, по-другому. Можно уже и немножко помочь на огороде, пожить в монастыре.

КЕ: А почему возникло такое правило, что паломник приезжает только на сутки? Это древнее правило?

ПР: Оно не древнее, просто сейчас монастыри на Афоне сталкиваются с большим количеством людей и не в состоянии всех принять на долгое время.

КЕ: Так много паломников приезжало недавно?

ПР: Да, это ситуация последних 20 лет.

КЕ: О наплыве паломников в афонские монастыри и о том, что монахи, которые хотят жить совсем уединенно, уходят в келии или спускаются к морю, мы говорили в прошлой беседе. Скажите, пожалуйста, что вы думаете о современном церковном направлении в России? Похоже, что мы так и продолжаем внешнюю экспансию, начатую в начале 1990-х, когда старались открыть как можно больше храмов, монастырей. Но есть, наверно, какие-то внутренние задачи?

ПР: Слушаю весь год одного хорошего автора, который выражает не просто личное мнение, но целое течение мысли, которое сейчас есть в Греции. Он обсуждает один из центральных вопросов: в чем лучше выражена сущность христианства: в церковной общине или в церкви как неком институте. По-гречески «экклесиа» это церковь, но она воспринимается как живая жизнь. Экклесия – община, которая живет церковной жизнью. Я, как христианин, иду по воскресениям в церковь не в силу каких-то обязанностей, а потому что это часть моей жизни, мы вместе с людьми собираемся вокруг самого главного. И если я не приду, то должен возникнуть вопрос: а почему он не пришел сегодня. То есть настоящая церковная община должна сплотиться в таком духе, иметь такое чувство, чтобы отсутствие другого члена общины чувствовалось как что-то болезненное.

КЕ: То есть сегодня скорее нужно говорить не о внешней экспансии, а о внутреннем делании? Основная задача – создание общины, а не просто прихода?

ПР: Да, и в этой общине мы должны друг друга чувствовать, любить. Сегодня это все реже и реже получается. Но если этого нет, то возникает вопрос о том, зачем тогда нужно все остальное.

КЕ: Вы однажды сказали, что один известный монастырь атомизировался, хотя раньше там была дружная община, и принцип аскетики начал угасать?

ПР: Мы были там только однажды после смерти старца монастыря, который сплотил братство, и нам показалось, что хотя формальная структура осталась, но исчезло самое главное. Но мне трудно об этом судить. У старца было несколько близких учеников. Кто-то умер, кто-то уехал. А старец как раз задавал вопрос: «что существенно в нашей жизни, для чего мы все это делаем? Для чего молимся, постимся?». Если молитва Иисусова начинает быть ценной сама по себе, безотносительно к нашему возрастанию во Христе, то она обессмысливается. Но если она нужна для нашего преображения, как путь к Богу, то она на правильном месте. Но если к Богу можно прийти и каким-то другим способом, то, пожалуйста, человек может идти своим путем. Главное, чтобы конечный результат был одинаков - встреча с Богом, очищение от страстей, преображение души.

КЕ: Благодарю вас за беседу, надеюсь, она будет полезна для читателей в России.

Интервью подготовила
К. Б. Ермишина